Он садится рядом со мной и, взяв мою руку под столом, кладёт её себе на колено, которое нервно подпрыгивает.

Я смотрю на наши сплетённые пальцы, затем поднимаю взгляд на его лицо и думаю, понимает ли он, что делает. Его мама не видит, как он держит меня за руку, поэтому я не совсем понимаю, зачем он это делает. Но я не обращаю на это внимания, потому что он, кажется, нервничает, а я не хочу его ничем расстраивать.

Его мать указывает запястьем на стол, уставленный едой.

— Ну же, не сидите без дела.

Джулиан отпускает мою руку, кладёт её себе на бедро, берёт мою тарелку, накладывает идеальную порцию и ставит передо мной.

Я ошеломленно смотрю на него, затем опускаю взгляд на еду и снова поднимаю на него.

— Что-то не так? Недостаточно? Или, наоборот, слишком много? — спрашивает он, снова пытаясь взять меня за руку.

— Н-нет, — заикаюсь я. — Всё прекрасно, — я беру вилку и накалываю зелень, но прежде чем отправить прибор в рот, делаю паузу. — Спасибо.

Честно говоря, я не знаю, накладывал ли мне когда-нибудь еду кто-то помимо обслуживающего персонала, и это приятный жест, который заставляет меня почувствовать заботу, как никогда раньше. Что-то чужое и теплое наполняет мою грудь, и я поворачиваю ладонь, просовывая свои пальцы между его пальцами и сжимая.

Забавно, что такая простая вещь может вызвать такую бурную реакцию.

— Только посмотрите на себя, — говорит его мать, делая большой глоток красного вина. — Так влюблены друг в друга. Прямо как мы с твоим Papà, — она кивает в сторону Джулиана. — Конечно, он был бы не слишком впечатлён тем, что ты начинаешь трапезу, не прочитав молитву.

Его нога перестаёт дрожать.

— Ма, перестань.

— Что? Мне теперь нельзя говорить о своём муже? — она наклоняет бокал в мою сторону. — Желаю тебе всего того счастья, которое было у меня.

Джулиан резко ударяет кулаком по столу, и фарфор звенит, а у меня внутри всё переворачивается.

— Довольно!

Я прочищаю горло, сердце колотится в груди так сильно, что, боюсь, его слышно через всю комнату, поднимаю стоящий передо мной бокал с вином и делаю большой глоток.

Я не буду пить, ага, размечталась.

Горечь напитка заставляет меня поморщиться, но я проглатываю его и делаю ещё один глоток. Нужно чем-то занять себя, чтобы не таращиться на сцену, происходящую перед моими глазами.

Его мать, имени которой я до сих пор не знаю, откидывается на спинку стула от вспышки гнева Джулиана и прижимает руку к груди.

— Ну, ты не можешь отрицать, что у тебя нет его характера.

Джулиан смеётся, но как-то неискренне. Я перевожу взгляд с одного на другого, мои руки становятся влажными от неловкости.

— Ма, тебе правда не стоит испытывать моё терпение сейчас. Ладно? Может, мы просто поедим? Почему с тобой всегда так трудно провести нормальный день?

Я жду, что она согласится. Голос Джулиана стал глубоким, ровным и опасным, как нож, достаточно острый, чтобы разрезать кость.

— Кем ты себя возомнил, что так разговариваешь со своей матерью? — шипит она.

Теперь я начинаю переживать за неё. Неужели она не знает, кто её сын? На что он способен?

— Ты врываешься сюда, как заведенный, щеголяя в своих костюмах от Armani и демонстрируя свою хорошенькую молодую жену с огромным кольцом на пальце, а что получаю я? Длинный язык от парня, который раньше слишком боялся меня, чтобы даже слово сказать.

Его челюсть дергается, и он опускает голову, его ноздри раздуваются, когда он закрывает глаза, сжав переносицу. Он всё ещё не отпустил мою руку и сжимает её так сильно, что у меня начали неметь пальцы, но я не пытаюсь пошевелиться.

— Миссис Фарачи, при всём уважении, — начинаю я, пытаясь разрядить обстановку. — Ваш сын…

— Знаешь, если бы он был здесь, твой отец, он бы такого не допустил. Выбил бы из тебя всю дурь и напомнил, кто сделал тебя тем, кто ты есть.

Её слова звучат как точные выстрелы, и я чувствую, как они достигают цели.

Джулиан сжимает мою руку, а затем отпускает её, и звук отодвигаемого стула эхом разносится по высоким потолкам и бежевым стенам.

Он наклоняется над столом, его кулаки сжимаются так, что костяшки пальцев белеют.

— Нет, Mamma. Он бы сделал это с тобой.

У меня внутри всё сжимается, когда я наблюдаю за ними, мои пальцы переплетаются на коленях.

Он протягивает руку и хватает меня, с силой поднимая из-за стола.

— Мы уходим.

— О, хорошо, я…

Я замолкаю, пытаясь восстановить равновесие. Он тащит меня прочь, и я оглядываюсь, не зная, стоит ли мне попрощаться, поблагодарить её за ужин или отругать за то, что она придирается к сыну, вместо того чтобы наслаждаться их совместным времяпрепровождением. Но я не обращаю на неё внимания, потому что если она больна, то, я уверена, она в замешательстве, совсем как мой Баба. Они не хотят терять тех, кого любят, но не знают, как к ним подступиться.

Это длится всего несколько секунд, а потом уже слишком поздно что-либо говорить. Джулиан дотащил меня до машины, практически швырнув на пассажирское сиденье, а затем помчался, как чёрт из табакерки, прочь с этой территории.

Я сижу прямо, даже не осмеливаясь дышать слишком громко.

Гнев наполняет машину, жужжа, как осиный улей.

В конце концов, я открываю рот, затем закрываю его снова, повторяя это движение ещё два раза, прежде чем сдаюсь. Я понятия не имею, что сказать.

— Ты в порядке? — наконец я решаюсь спросить.

Он не реагирует, резко поворачивает руль, и я вздрагиваю от неожиданности.

— Знаешь, — продолжаю я, пытаясь вызвать у него хоть какую-то реакцию, — твоя мама, кажется, просто само очарование. Неудивительно, что ты так много о ней рассказываешь.

Его губы дергаются.

Я протягиваю руку, прежде чем успеваю остановиться, и тыкаю пальцем ему в щёку.

— Посмотри на это. Твоё лицо всё-таки не застыло.

Он поворачивает голову набок, клацая зубами, словно хочет укусить меня за руку, и я с криком отдёргиваю её и прижимаю к груди.

Мне не совсем ясно, почему у меня возникло внезапное желание помочь ему почувствовать себя лучше. Возможно, это связано с тем, что мне не понравилось выражение его глаз или напряжение, которое я заметила между ним и его матерью. Может быть, это потому, что я вижу, что в его детстве были вещи, которые я никогда не могла себе представить. Или, возможно, это просто потому, что в этот момент я не испытываю к своему мужу такой сильной ненависти, как следовало бы.

Как бы то ни было, я крепко держусь за это чувство, боясь упустить.

— Ты животное, — смеюсь я.

— О, Gattina, — вздыхает он, широко улыбаясь. — Ты даже не представляешь.

29. ДЖУЛИАН

Я уже сбился со счета, сколько раз я позволил Ясмин прикоснуться к себе без предупреждения, и я ненавижу эти ощущения.

Они похожи на утешающие объятия в холодную ночь. Мне они не неприятны, и это именно то, что меня напрягает больше всего.

Ужин с моей матерью прошёл не так, как я ожидал. Но я всегда недооцениваю её. Я знал, что это будет интересная встреча, и готовился к её неуважительному тону и попыткам спровоцировать меня. Однако не был готов к своей реакции на её бессердечное пренебрежение к человеку, с которым я решил провести остаток своей жизни.

Даже если не принимать во внимание тот факт, что всё это обман, и я шантажирую Ясмин, чтобы она проводила время со мной, моя мама не знает об этом. А нормальная мама — хорошая мама — сказала бы что-то большее, чем просто «давай поужинаем».

В другой ситуации я бы не обратил на это внимания. Но странная потребность в том, чтобы защитить наши отношения, начала размахивать перед моим лицом своим красным флажком, предупреждая, что если я не увезу нас оттуда, то всё будет испорчено. Мама заслужила это, но, как всегда, есть что-то, что связывает нас, даже спустя все эти годы. Это невидимая нить, которая надрывается каждый раз, когда она проявляет неуважение ко мне или вспоминает о моём детстве, будто я забыл о своих шрамах.